4. Пандоркина коробейка

ПАНДОРКИНА КОРОБЕЙКА

По весне то было. Как в самый раз на плавень казаки наши гурьевские да уральские артелями пошли, так и приехал к нам в гарнизон инженер тот. И как пить дать – случилась бы беда, потому как из мужиков уважаемых никого на ту пору в Гурьеве не оказалось, окромя городового да секретаря губернаторского, что кажный год в начале плавня в гарнизон приезжает следить, чтоб артели наши, значицца, от взгляду государственного улов красной рыбы прятать не могли, а в иную пору в наши то края и носу не кажет. А когда то видано было, чтоб чиновник казенный беду остановил? Беду, окромя казака, никто не остановит, этому народ наш ужо жизнью своей артельной наученный.  Так то и на энтот раз получилось, что не будь Юрка Сиротки, может, по тем временам и по-другому повернулась бы судьба всех, кто Отцом-Яиком кормится…

Опять же, на постой инженер тот в дом к Юрку и определился, потому как другом, значицца, приходился отцу того. Вместе учились в Университете в Санкт-Петербурге, и не было никого у них ближе друг-дружке… Так, понятное дело, инженер энтот бабке юркиной сказал. А у нас народ казачий человеку изначально на слово верить горазд, это потом, коль на лукавстве словит, может и кулаком в глаз приложиться, а то и веслом отметелить. Потому-то казакам яицким враки говорить мало гораздых. Да и отчего не поверить инженеру-то, коль ему секретарь губернаторский в казенном дому гостевом постой определял, ан нет, тот в отказ пошел, по указке писанной улицу да двор нашел, и к бабке Сироткиной пожить попросился. Еще и денег дал! Мне, говорит, эти деньги на проживанье выданы, так я ими лучше семье, значит, друга помогу!

А деньги, ведомо, ох как нужны были! Потому как мамка да батя юрковы давно преставились, и ежели бы не получала бабка справно пенсион инженерный, по закону государевому анженерской семье причитающийся, совсем худо было бы. Бабка старая ужо, а Юрок, хоть и наипервейший среди вощунчиков гурьевских значится, однако мал еще, и доходу в дом несть не могёт. Так и порешила бабка инженера того в дом пущать, да и чего не пущать образовонного человека, коль он впридачу исчо и товарищем зятю покойному приходился? Да и просился инженер всего то на месяц один, а из месяца того в доме прожил неделю, коль первые три, да последние четыре дня считать. А денег дал – за полон-месяц!

Вощунчики гурьевские, пацанва с улицы, которую все окрест не иначе как Сироткиной Братвой называли, конечно, к инженеру тому приглядывались. И чего не приглядываться, коль столичный человек во первой же день к степнякам-кайсакам пошел, проводника себе искать. Оно и правда, что в степь в краях наших лучше всего по весне ходить. Тюльпаны цветут, трава зелена, вода в истрицах да быстрицах, что притоками-девчушками окрест Отца-Яика весну отплясывают, серебром блестит, глаз да душу радует! Ужо как май-месяц выйдет, что степняки мамыром называют – так быть степи жаркой да желтой, притокам – мелкими да мутными от пыли, и так – до самой осени. Однако ж не тюльпаны ведь пришел инженер тот смотреть?

Привели инженеру проводника из племени адайского. То ему, сказать надобно, бабка Юрка и посоветовала. Казачка яицкая, всю жизнь тут прожила, народ степной знала хорошо, потому и насоветовала – адайцы, говорит, тебя грабить не станут, и коль слово дали – держат! Опять же – человека того супружница купца Сысоева по бабкиной просьбе и нашла. Сама из роду адайского, крещение приняла, хоть и выдали ее за Сысоева по расчету, однако уважением пользовалась средь казаков Алма-Алевтина Жумабаевна, нежель муж ее, до денег шибко жадный, и от жадности своей, говорят, умом тронувшийся, да после Пасхи прошлогодней из дому утекший. Нынче все хозяйство сысоевское у Алмы-Алевтины в руках, а хозяйка она знатная, да не заносчивая, строгая, однако ж, к труду артельщиков, что рыбу промышляют, уважительная и справедливая. И степняки ее уважают, и обозы с рыбой красной аль еще с каким добром, что от закупщиков сысоевских по степи идут, не трогают. Вот и поручительствовалась она за проводника того. И повел степняк-адаец инженера в степь.

Воротились через три недели с лишком. Под самый полдень на улице появились, на двух лошадках степных, да при верблюде, груженном сумками дорожными, да той самой коробейкой. Инженер, хоть и обгоремши весь под солнцем степным, да и с дороги, видать, устамший, шибко, однако взволнованный смотрелся, как был на коне, так, не слезая, коробейку с верблюда снял, да и помчался, пыль полуденную из дороги выбивая, до казенной палаты, где секретарь губернаторский сидел,. Степняк же, по указке его, во двор к Юрку въехал, да оставшиеся сумки дорожные и разгрузил.

Бабка обычаи степные знает, гостя в дом зовет, чайку испить. Юрок тож с понятьем степняцким знаком, как и положено младшему в доме, ковшик с водой, по-кайсацки куман называемый, гостю степному подносит во дворе – с дороги умыться, значит. Гость умылся, рахмет, значит, говорит Юрку, молодец говорит, мокрой рукой по волосам льняным треплет, и проходит в горницу. Пиалку чая первую испивает, и уж собирается руки складывать для молитвы, чтобы опосля уйти, значит, однако бабка опять ему чаю подливает.

- Куда с гостем моим ездили? – спрашивает.

- Я, апа – это по ихнему, по-степняцки, значится, уважительно так женщин старших величают – гостя твоего в дурное место не водил. Куда сам он говорил – туда водил. До моря водил… На Тенгиз водил, где жир из земли выходит… Да, туда водил. Гость твой жирный земля нюхал, копал мало-мало, в стеклянный пузырьки, в какой женщины байские розовый запах держат, собирал… Жир земляной в пузырек собирал, вода собирал, земля собирал… Очень радовался! Хорошо денег дам, сказал. Молодец твой гость!..

Гость-молодец только под вечер в дом пришел. И вправду – довольный, хоть и видать, что усталый. А в дом, по обыкновению своему, батюшка наш гурьевский пришел, чай с травами пить. Бабка-то юркова травница из знатных, какую хошь хворь отварами лечить горазда! Батюшка наш, хоть и не стар, однако ж, в семинариях ли, от премудрости ли своей, животом сильно маялся, и только бабкины отвары ему помогали, говорил он, и почитай каждый вечер в гости приходил, Юрку гостинцев носил, с бабкой разговоры премудрые вел. Любил Юрок разговоры эти слушать, хоть и не понимал всего. Да только Батюшка наш гурьевский – поп не из тех, от иных которых за версту не ладаном, а водкой полынной да огурцом соленым несет. Наш Батюшка, воистину, человек правильный, и почет ему, и уважение от каждого казака яицкого, от Астрахани и до Уральска.

Однако ж день выдался не простой, жаркий был день. Опосля полудня приходили пацаны с рыбного рынка, с другом Юрка, Игорьком Васянчиковым, счет-рассчет разводить, потому как батя Игорька, городовой Васяткин, вора заезжего на рынке поймал. А пацанва с рынка повадилась с ворами теми долю делить. Пришлось кулаками помахать, и хоть погнали в три шеи пацанву базарную, однако ж кулак Юрок себе расшиб изрядно, да и тело ломило. Устал за сегодня Юрок.  Комнату, в которой обыкновенно он ночевал, бабка инженеру дала, так что спал все эти дни Юрок в горнице. Бабка лавку уж застелила, видит, что внучок усталый, а тот и прилег, одеялом штопаным накрылся, и задремал под разговоры, что Батюшка начал с инженером приезжим вести…

Однако ж спать не вышло – громко говорить начали, дрему прогнали, и слышно было, что серчает отчего-то батюшка. Юрок прислушался:

- Вы, господин хороший, однако, сами не понимаете, к чему это ваше открытие привести может! Это ж настоящий Ящик Пандоры! Вам, в суете мирской да погоне за новшествами кажется, что вы добро творите, но все то – от гордыни вашей! Очень хочется вам быть первооткрывателем, так сказать, доказать и утвердить, но не понимаете вы, что из ящика этого ничего, кроме беды, не выйдет!..

Задумался Юрок – это про какой же ящик батюшка речь ведет? Уж не про ту ли коробейку, которую инженер с верблюда, как приехал, снял, и к секретарю помчался? И что за Пандора такая? Вроде, коробейка анжинерова была… А вот и сам анжинер заговорил:

- Экий вы, батюшка, однако, противник прогресса! Да понимаете ли вы, какие перспективы сулит этим краям мое открытие?! Какие государственные и частные прожекты развернутся здесь?! Каких масштабов коммерсанты со всех цивилизованных стран придут сюда со своими капиталами?! Вот посмотрите на то, что происходит в Бакинской Губернии! Это же настоящий расцвет! После окончания Университета я десять лет проработал в Баку, и на моих глазах Нобели превращали это азиатское захолустье в самую настоящую европейскую столицу губернии! Оперы и балеты, театры всяческие, школы и церкви – и все это благодаря керосиновому сырью! Да что там Бакинская Губерния – Тифлис! Тифлис стал расцветать благодаря росту торгового движения, коммерции, вливания капиталов! Однако бакинские земельные участки уже сейчас распределены, и за каждый новый клочок земли, откуда бьет фонтан с черным золотом, идут настоящие войны! Все, что можно продать, лицензии и патенты, разрешения на добычу и торговлю - Империя продала, однако доходы для Отечества нужно, а значит и можно увеличить! Еще будучи в Баку я понял, что сотворенные Природой подземные хранилища драгоценного вещества должны быть довольно большими. Настолько большими, что если оно выходит на поверхность на том берегу моря, то есть вероятность, что выйдет и по эту! Когда я подавал в Императорское Научное Общество свою заявку на патент, и запрашивал в Канцелярии финансирование на экспедицию, старики-академики посмеялись надо мной! Пришлось обратиться к частному капиталу. Нобели, эти братья-гении, выдали мне ссуду для этой экспедиции, добились от властей сопроводительных писем, и с этим carte blanche я приехал в эти степи… чтобы убедиться – я был прав, слышите? Здесь есть нефть! В моем экспедиционном саквояже, который вы так пафосно изволили окрестить Ящиком Пандоры – образцы, доказывающие, что я был прав. Это утрет нос замшелым академикам в Санкт-Петербурге, и докажет моим финансистам, что мои обещания не пустопорожни, и в капиталовложениях в мой прожект по освоению нефтяных участков на этом берегу Каспия есть резон! И жизнь этого захолустья теперь изменится к лучшему!.. Я понимаю, вам неприятно то, что я говорю о нефти не как о даре Божьем, и постоянно выделяю авторство Матери-Природы, и я не скрываю своих атеистических мировоззрений, однако, поверьте, при всех наших разногласиях, даже вы будете довольны, как довольны ваши братья по вере в том же Баку. Видели бы вы, какие церкви строятся на нефтяных миллионах, какие молебны служатся!..

Инженер замолчал, наконец, потому как в горле у него, видать, от речи такой пересохло, взял со стола чашку с чаем, сделал большой глоток, и, довольно прикрыв глаза, откинулся на стуле. Посмотрел Юрок на батюшку, и удивился. Редко, ох редко видел он батюшку огорченным, а тут привелось. Да ведь не просто огорченным, а как бы в печали и растерянности. Помолчал батюшка немного, да и заговорил тихим голосом:

- Вот вы сейчас упомянули… что ж, признаюсь, в диспуте нашем ежели что-то и обезоруживает меня – так то, что порой мои же братья по вере, как вы изволили выразиться, готовы сделать за мирские, по сути, блага, хоть и кажется внешне, что для церкви все это делается. Однако я попробую к вам обратиться с несколько иной, так сказать, позиции. Вы поверьте, я вовсе не отношусь к вам плохо лишь от того, что вы Бога – Природой звать измыслили. Я ведь вообще к вам плохо не отношусь, и даже верую, что человек вы, должно быть, по сути хороший и глубоко порядочный, и радеете за Отечество. Потому и попытаюсь вам сейчас объяснить…

Батюшка опять помолчал, мелко пригубил из чашки, что в руке держал, чашку саму на скатерть осторожно положил. Продолжил:

- Ведь что есть Отечество, как, во-первых, не люди, народ, что населяют его? И значит заботиться нам должно, во-первых, о народе. Вот вы сказали – захолустье… Для столичного человека так оно, может, и есть, однако та же Бакинская Губерния, уж извините, историю долгую насчитывает, и нефть эта там аж из земли горит тысячи лет, и тысячи лет язычники там огню поклонялись, да храмы свои строили, а нефть эта еще в Византию продавалась для огня греческого…

- Вы, однако, святой отец, в истории поднаторели, тут я спорить с вами не буду, профиль, знаете ли, сугубо технический! – снисходительно улыбаясь, перебил батюшку инженер. Ох, не понравилось это Юрку, однако батюшка со смирением продолжал:

- Да я и не собираюсь перед вами зазнаваться познаниями историческими. Да и, помимо истории книжной… Я ведь, знаете ли, и в Тифлисской Семинарии бывал, и в Баку часто ездить случалось, так что многое там мне не понаслышке ведомо… И видел я, как эту нефть добывают, да  что с людьми при том происходит… да что с людьми – с самой землей, с самой Матерью-Природой, кою вы так уважаете! Вы вот не знаете, что вся жизнь наша здесь от рыбного промысла зависит. Скажемте по-вашему – Мать-Природа, а местные говорят – Отец-Яик, кормилец наш! Еще деды казаков нынешний от Епархии дозволение особое брали, чтобы значит, когда рыба красная на нерест идет, даже для служб в колокола не звонить! Потому как опытным путем – научным, значит, ибо опыт есть основа науки, не так ли? – выяснили, что шум рыбу пугает! На ялике ль поплывешь, аль в колокол зазвонишь – и мечет рыба икру с испугу в реку до срока. Грязь в реку сливать, иль помои – еще прадеды казаков наших за грех считали. А теперь скажите мне, любезнейший, что случится с нашей рекой, с Уралом, с нашим Отцом-Яиком, когда ваши прожекты начнут воплощаться в жизнь? Что в последствии станется со всеми людьми, для которых здесь была их жизнь, и которую вы у них отнимете?..

Инженер вскочил и поднял обеими руками свою коробейку:

- Их будущее изменится к лучшему! Вот, в этом Ящике Пандоры, как вы изволили выразиться – их будущее! Их богатство! Их новая, прекрасная жизнь!..

Батюшка печально покачал головой:

- Нет, любезнейший, не соглашусь с вами. Потому что богатство будет не для них, но для владельцев капиталов, что придут сюда. А еще – для чиновников. Для обученных в столицах инженеров… А казакам яицким, да степному люду – голод будет. Потому что деньги с нефти будут уходить в банки европейские, да в казну имперскую. Рыбы же не станет. Земля станет черной, травы не будет, и не станет скота у степняков-кайсаков, которые только тем и живут, что разводят скот свой, с одного жайлау на другой перегоняя. И придется им всем, что казакам, что степнякам, или труд свой за копейку продавать на промыслах нефтяных, здоровье свое губить, или в лихие люди идти. Потому то и не будет добра с открытия вашего, но напротив, как только откроют ваш ящик Пандоры владельцы капиталов да чиновники в столице – так и выпустят беду для нашего края. Вот и все, что имею сказать вам. А как дальше поступать – пусть то вам ваша совесть велит. А я, пожалуй, пойду… От разговора этого опять язва моя разболелась…

- Ты, батюшка, отвар этот с собой забери, да перед сном то принять не забудь. Оно поможет, оно тебе и покой животу, и сон хороший даст… Ты уж не серчай на гостя моего… - Бабка засуетилась, провожая батюшку в дорогу. Инженер тоже встал, прощаясь:

- Ваши рассуждения выглядят вполне логичными, но как человек науки, я не могу позволить себе считать технический прогресс таким злом, каким вы его описали…

- Что ж… порой и люди науки не менее косны в своих рассуждениях и поступках, нежели некоторые из моих братьев по вере… Не утруждайте себя! – подняв руку, остановил батюшка инженера, собравшегося продолжать спор. – Спокойной ночи вам!

И вышел. Чуть попозжа ушел к себе в комнату и анжинер. Бабка перед иконкой помолилась, да и тоже спать легла. Юрок Сиротка в эту ночку заснуть уже не смог.

Наутро инженер отвез свою ли, аль пандоркину коробейку, в том Юрок запутался, к секретарю губернаторскому, чтоб, значит, казенной почтой отправить до Баку. Боялся, знать, с собой везти, а почту, ведомо, хорошо охраняют. Однако то по пути. А как до всех управ казенных, что в Гурьеве самом стоят – так не было такого места в городе, до какого бы Сироткина Братва добраться не могла…

Третьего дня инженер уехал. Еще и подарков накупил на базаре, чтоб, значится, Юрку, на прощание… Юрок подарки взял, все братве да и роздал…

А коробейку пандоркину на пустыре, за церковью закопали. Открывать побоялися, так, в почтовой обертке, что странным словом «бандерольная» звалась, и зарыли.

Секретарь губернаторский уехал, как плавень да солень закончились. Через год опять прибыл, да городовому Васянчикову сказывал, что анжинера, что в году прошлом наезжал, купцы заграничные в Баку засудили, и он год, значится, на каких то там Нобелей забесплатно службу нес. Юрку, понятное дело, инженера того чуток жалко было, однако Отца-Яика было жальче. Не знал Юрок, что однова через во скорости, значит, придут другие инженеры, а через сотню лет начнет сбываться все, что в тот вечер в доме у Сиротки говорилось. Потому как такая дурная штука, эта коробейка пандоркина, что хоть за церковью зарой – все одно, беда из нее выползет.